Быков представил смолянам свою программу «О чем нельзя». Зал ДК «Кристалл» был практически заполнен. По признанию столичного гостя, на прошлое его выступление в нашем городе пришло «человек пятьдесят». 

Программа состояла из двух отделений. В первом Быков читал лирику разных лет, во втором – так называемые «Письма счастья» из его еженедельной рубрики в «Новой газете» и отрывки из своего нового романа-квеста «Квартал». Часть второго акта он посвятил ответам на вопросы зрителей. Поэта спрашивали не только о творчестве – проекте «Гражданин поэт», своих и чужих стихах, но и о гражданской позиции – участии в митингах, отношении к ситуации на Украине.

GorodNews предлагает подборку цитат писателя, прозвучавших со сцены в этот вечер.

Лирика всегда говорит, о чем нельзя. Политическая лирика – это тоже лирика, кстати, потому что политика – очень таинственная вещь. Я всегда с большим удовольствием даю вечерам такие названия. «О чем нельзя» называлась моя программа на радио, которую я очень любил и которую закрыли. Мне нравится, что ее жизнь продолжается.
 
Окуджава, которого за его первую книгу буквально смешали с прахом, всегда говорил, что литературные объединения – очень вредные вещи, они подрывают авторское самолюбие. Я так не думаю, потому что иначе мое авторское самолюбие рисковало бы просто стать безразмерным и неприличным. Студия Игоря Волгина («Луч», с 1968 года работает при МГУ имени Ломоносова. – Прим. авт.) отличалась тем, что это была прекрасная среда. Мне очень нравилось туда ходить, но не очень нравилось там обсуждаться. Там были замечательные поэты – Инна Кабыш, Вадим Степанцов, Юлий Гуголев. Мне нравилось их слушать. Я бы предложил идеальный вариант: ходить, ругать других, а самому ничего там не показывать. Но вообще Волгин много для меня сделал и много для меня значит. И, дружа с ним сейчас, я с удовольствием отдаю ему должное.
 
Я читаю всех, потому что я книжный обозреватель, и мне приходится обо всем этом писать. Вот сейчас я жду с нетерпением романа [Захара] Прилепина «Обитель». Из моих романов, наверное, любимый «Квартал», но лучший, наверное, «ЖД». Во всяком случае, самый предсказательный.

Стихотворение должно содержать в себе две неожиданности – первая в середине, вторая в конце. Стихотворение должно быть сентиментальным, чувствительным. Оно должно быть музыкальным. Некоторые утверждают, что в стихах не должно быть сюжета. Вот Илья Фаликов постоянно пишет: я не лирик, мои стихи рифмованная газетчина. Одно время я очень огорчался. Потом я почитал Илью Фаликова и перестал огорчаться. Так что насчет сюжета прав я, а не он.
 
Самый надежный способ заинтересовать учеников в чтении – прочесть начало и сказать: «Ну, дальше вы прочтете». Или верный способ сказать: «Это тебе еще рано» или «Это тебе еще нельзя».
 
Убирать любую букву [из алфавита] – это убийство, это отвратительно. Почему Жириновский хочет убрать букву Ы, мне тоже понятно. В стране, где почти не осталось слов и не осталось возможностей как-то выразить свое отношение к происходящему, буква Ы является, наверное, наиболее адекватной оценкой текущей реальности.
 
Проект «Гражданин поэт» уже не возобновится никогда, потому что у нас случилось творческое расхождение с Андреем Васильевым. У них там с [Михаилом] Ефремовым что-нибудь возобновится. А мне хватает моей трибуны в «Новой газете» и ряде других мест. И сейчас, мне кажется, продолжать этот проект не очень правильно. Уже нужен какой-то другой стиль – хиханьки закончились.

Вообще это хорошо – ходить на марши. Понимаете, я ведь на митинги никогда не ходил. Особенно в 90-е годы, когда их еще было много. Вот когда моя мать впервые попробовала водку – это случилось на моей встрече из армии, ей было несколько за 40, и ее с трудом уговорили – я поинтересовался, какие ощущения. Она сказала: «Кажется, я начала понимать, что в этом находят». Вот так и митинги. Кажется, я начинаю понимать, что в этом находят. Это весело, это бодрит, кругом много единомышленников, лица приятные, перестаешь чувствовать какую-то трагическую обреченность.
 
Как вы знаете из романа «Списанные», я не очень люблю списки. И не очень люблю в них состоять. Но, как говорится, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Лучше уж, если состоять в списке, то с [Андреем] Макаревичем, или с [Людмилой] Улицкой, или с [Ильей] Кабаковым (не знаю точно, есть ли он там, но думаю, что есть). 
 
Скажу вам честно, меня советская власть хорошо воспитала. У меня была очень трудная школа, мне в ней было трудно. Потом я в армии служил. Там было легче, но тоже не очень весело. Я всегда оказывался в каких-то или в меньшинствах, или в травимых. И всегда я вызываю активное неприятие. Я еще рот не успел открыть, а они уже поняли, что я чужой. 

Страх – это очень наше чувство, в мире он не так распространен. То, что мы сейчас миру являем, это все равно что пугать ежа… а вы знаете, чем его пугают обычно. Я не знаю, страшно ли ежу в этот момент. Может быть, смешно, может быть грустно. То, что он видит над собой, очень горько.
 
Смоленск – далеко не провинция. Это до некоторой степени один из культурных центров русского Запада. Харьков – совсем не провинция. Настроения [в этих городах] различны вот в каком аспекте – но это, я боюсь, уже национальный характер – украинцы настроены более оптимистично. Им может повезти, а может и не повезти. А вот по эту сторону границы понимают, что уже не повезло.
 
Спрашивают, Крым – надо ли было? Тут вопрос не «надо - не надо». Вопрос: можно ли было не? Есть страшная логика развития. Было совершенно очевидно, что какая-то внешняя экспансия для сохранения рейтинга России необходима. И я об этой внешней экспансии предупреждаю последние три года, а до этого написал «ЖД», где она описана. Это мог быть Крым, Северный Казахстан, Белоруссия – неважно. Подождите, вот в Белоруссии победит оппозиция, и мы сразу узнаем, что там национал-фашисты развешивают всех по деревьям. И конечно, мы захотим спасти русскоговорящую часть страны. 

Мой любимый вид отдыха – катание на машине, которая называется соловил (такой одноколесный сигвей с двумя крылышками по бокам). Стоит он дешево, а удовольствия масса. Раньше я всегда летом выезжал в Крым на машине (у меня «семерка»). С компанией друзей (как правило, с замечательным сибирским прозаиком Михаилом Успенским), с любимой, иногда с детьми. Теперь я поехать туда на машине, как вы понимаете, не смогу. Да и вообще я туда ехать не хочу больше. Придется отдыхать где-нибудь еще. В Смоленске, возможно, на берегах Днепра.

 

Люблю преферанс. У меня в детстве, юности это было серьезным увлечением. Не скажу, что источником заработка, но я сильно не проигрывал. У меня даже была колода с автографом знаменитого картежника, преферансиста [Валерия] Железняка. Для меня было чудом, что я его увидел. И он мне сказал: «Раньше ты был похож на бубнового валета, а теперь на пикового короля». Мне было это очень приятно.
 
Очень многого боюсь, но это вещи, скорее, личного порядка. Боюсь любых проявлений несвободы. Мне не нравятся коллективный быт. Ни в теории, ни на практике не люблю аресты, репрессии, ночные стуки в дверь. Побаиваюсь, конечно, старости. Смерти, в общем, не очень боюсь. Смерть я расцениваю, скорее, как дембель. Мне кажется, что жить и бояться умереть, как говорит у меня один герой в «Остромове», все равно, что заниматься сексом и бояться оргазма.
 
Мне боязно гораздо больше было бы прожить тухлую такую жизнь и потом сказать: «Всю жизнь-то я лепился по углам, никогда-то я рта не открыл». А тут же скоро грядут совсем другие события. И уже совсем молодые мальчики, ничего не нюхавшие, будут нас спрашивать: «Папа! Что же ты молчал, когда на твоих глазах?..» и так далее. Я не очень верю этим мальчикам. Их храбрость недорого стоит. Но, по крайней мере, мой сынок мне такого вопроса не задаст.

Чтобы все простили, этого не произойдет. Мне ближе другая ситуация – когда все ненавидят. Это, во-первых, прекрасный пиар, во-вторых, это очень подзадоривает. В-третьих, это слава, в конце концов.
 
Как только станет хуже, так сразу станет и лучше. Мы в одной ступеньке от перемен. Самая темная ночь бывает перед рассветом.

Фото Ирина Романова